Добрый день! Меня зовут Ольга, мне 49 лет.
Работаю очно и по Скайп с личными и семейными вопросами, веду группы с 2003 года
Если вам кажется, что у вас есть задача или проблема, или вопрос, в которых вы застряли. Что хочется изменений, но не получается. Или непонятно, какие это должны быть изменения. Или точно ясно и понятно от чего хочется уйти, и пока не очень ясно, к чему хочется прийти. Могу помочь в этих ситуациях.
Я умею "переводить" со взрослого языка на детский и обратно, с подросткового на бабушкин и дедушкин, с женского на мужской, с мужского на женский
Помогу решить вопросы
- Личные, отношения в паре. Отношения в семье. Отношения между детьми и родителями
- Отношения в бизнесе, среди коллег, между руководителем и подчиненным.
- Проблемы панических атак и фобий

Мой опыт работы с клиентами составляет 16 лет. Записаться и задать вопросы можно по тел. +7-916-167-7569. Скайп hel_ya

В работе использую гештальт-подход, методы психодрамы, телесной терапии, клиенто-центрированный подход
Кабинеты в Москве^
м. Новокузнецкая,
м. Пл.Революции,
м. Измайловская

обо мне есть информация на сайте Психологического Консультирования http://psycounseling.ru/schastlivceva_olga, также на моей странице в Фейсбуке, в Контакте и на сайте психологов b17



Психологическое образование: НИИ Социальной Психологии и Психологии Развития Личности (НИИ СПиПРЛ), Институт групповой и семейной психологии и психотерапии (ИГИСП), Гештальт-центр Нины Рубштейн при Институте гештальта и психодрамы(МИГИП), Московский Гештальт Институт (МГИ), Второе высшее образование - Современная Гуманитарная Академия (СГА), факультет психологии

Подросток – это внезапно удлинившийся ребенок.

У него исследовательский интерес ребенка, но сил и возможностей уже много больше из-за подросшего тела. Собственного опыта у него, как у ребенка, а сил, зачастую, как у взрослого. Он вдруг может очень многое. Может не послушаться родителей и просто пойти в другую сторону. Просто ногами. Просто потому, что ноги есть. Потому что ему там сейчас интереснее и важнее, чем с нами. Интереснее, чем тащить сумку из магазина. Или важнее, чем гулять с младшим братом. И к нему вдруг нужен специальный подход.

Часть родителей на этой стадии начинают злиться – это почему я должна считаться с мнением моего сына-подростка или дочери-подростка? Действительно, с какой стати? Не должна. Просто нет выбора. Он просто уже может не прийти домой до утра, если с его мнением не считаться и если с ним не договориться. Потому что подросток, выросший в заботливой семье, не боится. Пока не боится этой жизни, этого города и людей, не боится за свою жизнь, потому что еще не знает, как это «бояться за свою жизнь». Это не хорошо и не плохо. Вернее, это очень хорошо. Но это усложняет жизнь родителям.

У подростка, выросшего в заботливой семье нет страха, так как нет опыта больших каких-то бед и опасностей, в которых он бы остался один. А слова – они и есть слова. До этого же все было «хорошо и безопасно». Да, это «хорошо и безопасно» обеспечивали родители. Но он только знает, что было хорошо и безопасно, и ему не с чем сравнивать. Он еще не пробовал настоящей ответственности. И поэтому родителям придется с ним договариваться. И тут очень важно построить такие доверительные отношения, чтобы подросток поверил мне, родителю, «на слово». Просто поверил. То есть в наших отношениях должны быть случаи, когда я верила ему просто так, только потому, что он так сказал, и он мне верил бы только потому, что я так сказала.

И еще мне, как родителю, придется сказать, что это я хочу, чтобы он звонил и приходил вовремя, не потому что надо, и не потому, что «из-за тебя мать всю ночь не спит, дрянь, ты эдакая». Чувство вины привязывает, но опасной связью, больной, такой, от которой только плохо обеим сторонам.

И про то, что «мы живем в опасное время» тоже нагнетать не стоит. Не работает это.

Мне придется показать ему мою слабость перед его вдруг открывшимися аозможностями и силой. Это бывает очень трудный, а для многих родителей так и не принятый шаг. Потому что это у меня внутри уже есть опыт бед и трагедий, и этот мой опыт будет меня пугать и рисовать мне страшные картины. А у него внутри этого опыта нет, и хорошо, что нет. Но я должна помнить об этом. О том, что он еще не боится. Почти ничего. И что я могу обезопасить его от разных рисков только тогда, когда он доверяет мне, и когда он готов возвращаться вовремя и не ввязываться в опасные ситуации только потому, что я его попросила об этом.

И если я, как родитель, могу показать ему и мою силу и мою слабость, то и он может при мне быть слабым и просить моей помощи.

Как давно вы начали умываться? Продолжаете? Похоже на зависимость. И что, помогает? Бодрит по утрам? И пыль с лица смывается, и пот? И моетесь? Часто? Тоже давно? Тоже помогает? И запахи, и пыль, и грязь – все смывается? Чувствуете себя лучше? Похоже, у вас наступило привыкание, серьезная зависимость!

Мир, люди каждый день воздействуют на нас. Каждый день с нами что-то происходит. Каждый день кто-то делится с нами мнением, настроением, а возможно, и советом. А, возможно, решает об нас свои задачи. Мы каждый день контактируем со множеством людей. И какие-то контакты для нас благоприятны, а какие-то цепляют в нас наши старые недолеченные раны, ранки, травмы. Вызывают их к жизни. Теребят. Могут даже их усиливать.

Что-то из происходящего общения мне нравится, меня радует, что-то из моего опыта я хочу себе оставить.
Что-то я не хочу себе оставлять, хочу выбросить или вернуть назад. Совет, оценку, мнение обо мне или о мире. Но если с материальными предметами просто. Их видно глазами. И если к щеке пристала тополиная пушинка – ее видно.

А когда в мою душу попала обида, или мне подарили чье-то мнение, или совет, а я не очень заметила, то такой «тополиной пушинки» не видно снаружи. Но я ее чувствую, как личный дискомфорт, она мне мешает. Например, могут приходить разные ощущения, которые я не собиралась испытывать. То меня затошнит посреди праздника, то насморк ни с того, ни с сего. То голова моя заболит в разгар самого чудесного моего отдыха. Мой организм может подать мне сигнал о том, что я пропустила внутрь что-то вредное для меня . Пропустила и не заметила, и не могу различить – что это, про что это?

То ли я действительно простудилась от холода, то ли не смогла ответить «нет» и от этого моё горло болит. То ли суп вчера был несвежий, и от него у меня болит живот. То ли я «не перевариваю» вот этого человека, с которым вынуждена делить мой кабинет на работе.

Нет однозначных показателей. Но есть возможность диагностики. Есть возможность показаться специалисту. И уже в беседе с человеком, который настроен слушать именно меня. А не давать советы, не высказывать свое мнение, и не давать оценок.
Уже в одной этой беседе я могу начать замечать, где я «ушибаю мою душу», «отравляю себя, проглатывая чужое мнение».
Уже это может быть полезным.

Как умывание

Когда она была маленькая, их дом стоял в небольшом московском дворе. А через двор люди шли к метро. Так было быстрее. По утрам и вечером через двор шел постоянный поток. Люди спешили на работу, по делам, вечером торопились домой. Чтобы попасть с проспекта во двор, надо было пройти длинную лестницу. Которая была достаточно узкой и на ней случалась настоящая пробка из людей.

Все это мне рассказывает взрослая женщина. Рассказывает про детство, про жизнь с мамой. Пусть женщину зовут Татьяна.

Татьяна рассказывает, что в то утро её мама торопилась на работу, а маленькая Таня что-то сделала не так. Что? Уже не помнит. Помнит только, что мама очень рассердилась и в сердцах крикнула ей "вот оставайся и живи одна, как хочешь"

Таня была маленькая, она чувствовала, что обидела маму. Но ещё она почувствовала, что сделала что- то ужасное и непоправимое. Что мама сейчас уйдёт и больше к ней, такой ужасной девочке не вернётся. И Таня останется совсем одна на этом свете и не выживет. Она помнит, как бежала за мамой вниз, в подъезд, как бежала через двор, сквозь людской поток. Как догнала маму и хотела попросить у неё прощения. Но мама отдернула руку и резко сказала "ты что, хочешь, чтобы меня с работы уволили?" И быстро стала подниматься по лестнице сквозь людской поток. Ещё Таня хорошо помнит, как добежала до верха лестницы, но мама уже растворилась в толпе. Таня стояла и плакала.. Она была маленькой, а мама сказала "оставайся одна". От ужаса текли слезы, люди останавливались и спрашивали, что случилось. Но она не могла им сказать, что она так ужасно обидела маму, ей было невыносимо стыдно. Она долго ждала, а потом пошла домой.

Конечно, вечером, мама пришла. Конечно, они не обсуждали, что было утром. Они никогда ничего не обсуждали. Но с тех пор у Тани внутри поселилось много странной боли. И если кто-то просто поворачивается к ней спиной, у неё может сжаться сердце и выступить слёзы.

«Вот глупая же ситуация!»- говорит она мне, словно осуждая себя.
Головой она ясно понимает, что никто ее сейчас не бросает, но реакция тела захлестывает разум, горло сжимает острой резью, сильной болью. И в такие моменты она принимает решения против себя, может унижаться, просить, умолять, только бы человек остался рядом. Осознавая, что у всех свои дела, и что друзья и знакомые уходя, возвращаются, ее тело не слушает разум и попадает в панику. Доходит до того, что ей трудно узнавать, что друзья ходили в кино без нее. Снова слезы. Она сама удивляется этим слезам. Но слезы сильнее.

Таня научилась это скрывать, но эта скрытая боль все равно живёт внутри. В школе подружки пользовались этой её чертой, убегали от неё, дразнили плаксой.

Потом, взрослая, она хваталась за совсем неподходящего мужчину. Только бы не бросил. А сына вырастила нежным, балованным, маминым, пусть хоть он всегда будет рядом.

На терапии Таня сказала, что уже то, что она просто вспомнила и рассказала об этом - уже поменяло её жизнь и дало силы. Говорит, что заметила, как распрямилась спина, и друзья её это заметили. Говорит, что в жизни бы наверно так бы никому и не рассказала. Потому что чувство стыда и вины схватывало горло, и слова не могли выйти. Говорит, что стало сильно легче и многое стало понятнее. Улыбается.

Никто не виноват. Не в вине дело. Путаницу нитей надо медленно и осторожно разобрать, рассмотреть, найти затянутые узлы и расплести их. Может потребоваться время. А, бывает, потянешь за одну ниточку, и все словно расплетется само-собой.

Как использовать тренинги (с вами Капитан Очевидность)

Действительно, зачем приходить туда, где мы делаем примерно то же самое, что делаем и в жизни? Разговариваем, делимся тем, что нам важно. Замечаем, важно ли это другим. Приглядываемся, у всех ли такие же мнения, как у нас. Или нет. Слушаем другого человека. Рассказываем ему, почему нам приятно или не приятно, важно или не важно то, что он говорит. Болтовня, болтовня.
Для чего это все?
Для того, чтобы увидеть «что мы делаем на самом деле».

В реальной жизни практически нет возможности получить обратную связь о себе настоящем. В реальной жизни разговор чаще всего строится по правилам: "договаривай быстрее, я хочу о себе сказать" или "да, не парься ты, все будет хорошо, пойдем, погуляем" или "дааааа, у тебя проблема, вот вот моя бабушка в этом случае сделал вот так, тебе надо сделать, как моя бабушка". Почему? Потому что таковы правила реальной беседы. Она так устроена – каждый хочет сказать о себе и имеет полное право это делать.

А что тренинг? А там у меня есть выделенное время, когда все участники процесса (все!) могут говорить обо мне. Могут и не говорить, об этом я тоже могу попросить, и будет по-моему. Но тогда, наконец, у меня появляется шанс узнать - как реально выгляжу в чужих глазах? Какими словами я рассказываю о себе? Что я своим разговором транслирую окружающим меня людям? Что я серая мышка или что я добрый котик, или что я огромный злой волк? Совпадает ли мое виденье меня с тем, что видят окружающие.
Чаше всего не совпадает.
К примеру, есть люди, которые в любом рассказе найдут, как себя обвинить. И это не будет соответствовать реальности. И они чаще всего не знают, что повторяют слова самообвинения через слово. И если рассказать им об этом в дружеской болтовне, то они, скорее всего, пропустят эти слова мимо ушей. Или постараются забыть в ту же секунду. И это им легко удастся. Они это уже делали тысячу раз. Полезно ли это им в жизни?

В этом специальном пространстве я могу расслышать слова о себе, принять их. Только потому что обстановка тренинга устроена по иным правилам, нежели наша обычная жизнь. Тут и конфиденциальность, и внимание к каждому участнику, и модерация беседы, И упражнения, и задания. И, кажется, я делаю все то, что делаю в жизни – болтаю, рассказываю, слушаю. А получаю вдруг настоящие открытия.

Здесь иные правила, иной мир, иные возможности.
В троллейбусе я не веду себя, как в бассейне. В спальне не веду себя, как на пешеходном переходе. Везде свои правила.
И правила тренинга создают то место, где я могу встретиться с самой собой.

А когда я встречаюсь с собой настоящей, я могу увидеть, почему я не делаю то, что хочу, или не получаю то ,что хочу, или получаю то, что не хочу.
Реальность может не совпадать с картинкой в моей голове.

И заметить это самостоятельно – ох, как непросто.

Зависть – это не плохо и не хорошо. Зависть это сигнал, показатель, еще одна лампочка на приборной панели. Мы можем бороться с завистью – можем заклеить лампочку на панели пластырем. Но процесс, о котором она нам сигнализирует, он останется. Можно заклеить лампочку, которая бесит, потому что сигналит, что бензобак пуст? Физически можно. Но последствия никуда не денутся, скоро бензин закончится и машина остановится. Плохо это, ужасно? Скорее неудобно для нас. Мы будем злиться, метаться. Может быть, будем себя ругать. И радости это нам не принесет.

Что показывает сигнал «зависть»? Первое и главное – у нас есть силы на что-то большее. Вот на то, чему мы позавидовали.
А вот дальше интереснее, дальше есть два пути. И мы каждый раз выбираем один из них. Делаем мы это очень быстро и чаще неосознанно.
Первый путь – мне это понравилось, я это хочу, мне это уже надо, я хочу пробовать, хочу попытаться, хочу искать и найти пути!
Второй путь – и вот этого у меня тоже нет, и не будет, пойду, погрущу.

А мы помним, что зависть – это сигнал о том, что силы у нас есть. Иначе нас бы не зацепило. Иначе мы бы не обратили внимания. Может быть, скользнули бы взглядом и забыли. Нас не цепляет то, на что мы не настроены внутри. Это как резонанс – мы чувствуем что-то близкое, наше, что есть глубоко-глубоко внутри нас самих.

И если я позавидовала и отправилась искать пути к новой цели, то все экологично и полезно.

Во втором случае – я поймала негативные эмоции, могу расстроиться, разозлиться, даже в депрессию могу попасть.

Что делать?
Не буду оригинальной. Надо это заметить. Заметить и постараться вспомнить, когда я расстроилась, когда что-то у кого-то увидела? Что? У кого? Как это выглядит? Вспомнили? Первый шаг пройден.

На втором шаге я задаю себе вопрос: «Похоже, я решила, что у меня этого не будет? Что у меня так не получится?» Когда со мной такое происходит, я позволяю себе остановиться в раздумьях. Замедлиться. Порассуждать.

Если я разрешу себе думать, что у меня все получится – что произойдет со мной и с окружающим миром?

А если я разрешу себе думать, что у меня вот так никогда Не получится – тогда что со мной произойдет? А с миром?

Обычно в обоих случаях со мной и с миром ничего кардинального не случается. Даже в моих мечтах. А если так – то могу ли я выбрать для себя, что сегодняшняя моя зависть – это еще один мой маяк? К которому я могу когда-нибудь отправиться?

Может быть, даже сегодня.

- А если я скажу отцу, что я его уважаю, но хочу сделать по-своему, он мне поверит? – молодой мужчина пристально смотрит мне в глаза и ждет моего ответа. Сейчас я скажу ему истину, и его жизнь станет иной, всё станет прекрасно и радужно.

И пусть я хороший психолог, но я не скажу истину. Истина где-то там, глубоко, у него внутри. У него самого. Ведь это его жизнь. Нам предстоит ее найти. Найти его истину, его собственную. И тогда, действительно, станет легче. Легче эмоционально и легче физически. Тогда.
А сейчас тридцатичетырехлетний мужчина крутит в руках игрушечную машинку, одну из тех, что стоят у меня в кабинете. Он уже некоторое время погружен в себя. Я не мешаю, я здесь, я готова слушать его или просто быть рядом, пока он разрешает себе погрузиться в размышения.

В четыре у него отняли упрямство. Мама так и сказала: «Я заберу у тебя это дурацкое твое упрямство». Он хорошо помнит и другие слова: «Если сейчас будешь упрямиться, и не будешь есть, то не поедешь с нами в отпуск». И он помнит, как он отступил. Какой ужас накатывал на него при мысли, что родители и сестры уедут на море и оставят его одного в запертой квартире. Это сейчас он понимает, что родители никогда бы не оставили его одного. Как не оставляли его даже на несколько минут - четырехлетка же, только и смотри за ним! А тогда в его фантазиях он оставался совсем один. От этих мыслей холодело внутри. Есть не хотелось, но он запихивал в себя еду изо всех сил.

И никто тогда не спросил – хочет ли он есть или нет. Он был здоровым крепким ребенком. Это потом доктор в санатории сказала маме, что так бывает, что дети могут есть мало и оставаться очень активными, что у них это может быть периодами.
Это сейчас он рассказывает мне, как трепетно относится к тому, что хочет есть его дочь, а что не хочет. Как он разговаривает с ней, как спрашивает. Он помнит себя в ее возрасте. Слишком хорошо помнит. Это сейчас он читает про то, что дети сами хорошо выбирают, что им полезно, если детям в этом не мешать. Он современный отец. Но с собственным отцом он пока не может договориться.
Тогда, в четыре года, перед поездкой к морю он перестал упрямиться. Он перестал пытаться объяснить, от какой еды его тошнит, так же, как сейчас его тошнит от его работы. Тогда он перестал рассказывать, что хочет стать строителем, строить дома до неба.
Когда он мечтал об этом, у него горели глаза. Но в семье все были доктора и мед.институт был предрешен.

- А если я скажу отцу, что я его уважаю, но хочу сделать по-своему, он мне поверит?- слова уже словно обращены к нему самому. Это уже похоже не на вопрос, а на размышление.
- Может быть, сразу и не поверит, - сам себе отвечает он, - но я сам-то точно знаю, что люблю его и уважаю. И он это знает. Или не знает?

Она показывается резко и светлым бликом проносится мимо, увлекая в свой вихрь какой-нибудь предмет, фразы взлетают, как мелкие камешки. «Я имею право на восклицания!».

Что-то брызжет и стукается об острый угол. Странные синеватые разводы на столе, на стене. Чай? Цветочный. Фиолетовые кляксы обрадованно проступают по любой поверхности. Их веселое постоянство не требует к себе никакого внимания. Бесполезно. Они пока будут здесь. Можешь повытирать. До следующего пришествия через несколько секунд или завтра. Просто на этом фоне их видно лучше других.

Она расставляет полные чашки в разных местах. Розовый чай становится темно малиновым и, остывая за день или за ночь, ждет ее, как верный солдат. Ее утро временами толкается в длинные китайские колокольчики, и тогда музыка ветра происходит первым утренним звуком, потом будильник.

Потом: «Ты проснулась? Ау?» Либо нет пока такого усилия извне, которое может прогнать этот сон, либо уже улыбка встречает слова и: «Да, я встаю через сорок минут!». «Через сколько?!».

Перевернутая в порыве кружка сиреневым веером позволяет окрестному пейзажу приобщиться к празднику утренних преобразований.

«Я проспала!». Крик о помощи скорее пугает ее саму. Пугаться некогда совершенно. Пора веселиться! Новый день – новый карнавал с приключениями! Длинные темные волосы брусничным отсветом мелькают в темной трубе коридора, пытаясь уцепиться за любую выступающую часть мебели. Требуют к себе повышенного уважения, в танго с расческой путаясь даже там, где запутаться невозможно. Сжав зубы и состроив подобающую гримаску, она с честью выкатывается и из этой пучины в сверкающем ожерелье утренних сражений. Посуда, полотенца, одежда – все кружится в едином вихре – а, это рокн-ролл! Взмах тонких кистей рук, и брызги прикидываются морозными разводами на стекле большого овального зеркала, они еще пытаются переливаться, но моментально сохнут в климате зимнего отопления. Весело перетягиваемый расползающимися молниями, рюкзачок с удовольствием отрастил бы ножки, чтобы таскать за хозяйкой граниты науки в томах и тетрадях. Дизайнеры солнечного Китая не предусмотрели в яркой тряпичной вещи этого необходимого ученикам момента. Вот это действительно жаль.

Кажется, что у нас все было иначе. Может быть легче. По крайней мере, рюкзачок с книгами, и т.д. был не просто легче – ни в какое сравнение! Предметов что ли стало больше. Или мы не носили книжки каждый день? Или носили? Молнии не выдерживают, а как выдерживают тонкие плечи?

Но она не слушает моих переживаний. Тяжело ей? Или нет? Она уже там, на лестнице, на улице, в ветре.
До вечера!